Газета «Персона». Архив

Родился 23 августа 1962 года в г. Ревда Свердловской области. Окончил в 1985 году Свердловский Государственный Медицинский институт., ныне Уральскую Государственную Медицинскую академию, по специальности лечебное дело. В 1993 году поступил в ординатуру института нейрохирургии… Д.м.н. С 2016 года член-корреспондент РАН. Женат. Супруга – д.м.н, детский невролог. Сын – к.т.н, занимается гидрогеологией нефти и газа, замечательному внуку Максиму 3 года.

– Какими новыми способами лечениями, внедрениями в медицину, уникальными операциями можете похвастаться?

– Очень сложный вопрос, потому что все новое формируется неоднозначно. Это целый комплекс мероприятий, который приводит к определенному уровню оказания медицинской помощи и в том числе, нейрохирургической. Но мы можем похвастаться уже тем, что у нас комплексный подход к лечению опухолей центральной и нервной системы. Таких больных у нас половина. То есть в год это примерно 5000 человек с различными онкологическими заболеваниями центральной нервной системы.

И у нас не только идет хирургическое лечение. У нас есть преемственность, которая включает в себя дополнительную лучевую терапию, радиохирургию и химиотерапию. Мы этих больных и лечим, и наблюдаем динамику выздоровления. Если надо, по ходу течения заболевания корректируем лечение.

В нашем центре нейрохирургии есть и два детских отделения, в которых оказывается весь спектр нейрохирургической помощи детям. Это не только опухоли, но и различные уродства развития черепа, и различные варианты дисплазии мозга, которые приводят к эпилептическим приступам, поэтому требуют хирургического лечения. Когда эпилептические заболевания не поддаются консервативной терапии, включаются хирургические методы.

У нас огромный опыт, самый большой в России, и, наверное, один из самых больших в Европе по эндоскопическому трансназальному хирургическому удалению различных опухолей основания черепа. Это малоинвазивный способ, который позволяет с помощью эндоскопа удалять различные опухоли основания черепа, без трепанации, через носовые раковины. Я считаю, что это одно из наших самых больших достижений.

– Неужели это возможно?

– Возможно, считаю, что наши эндоскопические хирурги достигли фантастических успехов в этом направлении.

– Я читала про ваши операции по восстановлению позвоночника, когда, грубо говоря, закачивается цемент между позвонками.

– Это как раз достаточно рутинная операция. У нас великолепное спинальное отделение, где делаются все манипуляции с позвоночником на самом современном мировом уровне. И эту операцию тоже, когда в сломанный или в разрушенный опухолью позвонок закачивается цемент для того, чтобы укрепить и не дать позвоночнику сломаться дальше. Она называется вертебропластикой

Сейчас много вариантов удаления опухолей позвоночника с последующей стабилизацией, и с различными их системами стабилизации. Например, передняя стабилизация, когда между телами позвонков вставляется специальная металлическая прокладка, чтобы опорная функция позвоночника не страдала. Задние стабилизирующие системы, которые позволяют людям избавиться от болевого синдрома, и в том числе от последствий травмы позвоночника. Помогаем даже тем, у кого после травмы есть невралгическая симптоматика - хуже работают нижние конечности. Делаем им стабилизирующие операции, что позволяет им хотя бы сидеть в каталке.

Мы откликаемся на любую возможность помочь человеку, особенно если это помогает ему адаптироваться в социальном плане.

– Это все делается под общим наркозом?

– Вертебропластику лучше делать под общим наркозом. Анестезия для нее не глубокая, но когда вводится цемент, чтобы человек спокойно лежал и ему не было больно, нужна очень кратковременная анестезия.

Очень важно комфортное состояние пациента во время любой манипуляции, чтобы он не чувствовал боль, чтобы для него это не было неприятным.

– Если так чинить весь позвоночник, наверное, это слишком тяжелое вмешательство?

– Это бессмысленное вмешательство. Особенно при таких заболеваниях, как остеопороз, который чаще всего появляется у женщин после 60 лет, когда на фоне изменения обмена веществ из-за недостатка кальция разрушаются все костные структуры. Поэтому чаще всего эти операции выполняются при наличии доброкачественных новообразований (гемангиом) позвонков, когда высока вероятность возникновения спонтанного компрессионного перелома тела позвонка.

– Как у Вас все сложно. Вот даже когда к Вам ехала, навигатор два адреса выдавал. Оказывается в каких-то соседних переулках есть еще один НИИ им. Бурденко.

– Нет, это старое название. Нас за последние пять лет переименовывали пять раз. И сейчас мы называемся Национальный Исследовательский Центр Нейрохирургии.

– И здесь вы принимаете 10000 пациентов в год?

– Немножко больше, примерно 10300. Часть пациентов по разным причинам выписываются без операций.

– То есть вы им помочь не можете?

– Да, когда понимаем, что операция им не показана по тем или иным причинам. При этом у нас, наверное, одна из самых высоких цифр хирургической активности, так как 95 процентов пациентов из тех, которые к нам попадают, оперируются. А это зависит от качества предгоспитальной диагностики – оно у нас высокое. И мы этим гордимся.

Наши специалисты, специалисты-нейро-радиологи, нейро-рентгенологи имеют хорошее оборудование, компьютерные томографы, магнитно-резонансные томографы, позитронно-эмиссионные томографы, которые позволяют нам вывести любую часть центральной нервной системы в том ракурсе, в каком нам это необходимо. Для того, чтобы понять, нужно человека оперировать или не нужно. Если нужно, то как.

– Кстати, по поводу обеспечения медицинским оборудованием, вы полностью удовлетворены в этом плане?

– Всегда чего-то не хватало. Но буквально за последние два года с помощью субсидий Минздрава на борьбу с онкологией и Минобрнауки, которое проводит обновление приборной базы, мы приобрели новое оборудование, в том числе и диагностическое, что очень важно. Получили и оборудование на ремонт большого операционного блока, в котором 21 год ремонта не было. А также новые микроскопы, операционные лампы, консоли. Вводим в строй интраоперационный магнитно-резонансный томограф - один из первых в России. Это когда во время операции хирург, удаляя опухоль мозга, может остановиться, сделать томографию и понять, надо ли что-то делать дальше или пора остановиться.

– Это входит в программы нацпроекта «Здравоохранение»?

– Да, и это очень чувствительно, так как за предыдущие 10 лет были большие пробелы в обновлении оборудования. А сейчас мы улучшили и диагностическую, и хирургическую базу благодаря тому, что Министерство Здравоохранения нам, как федеральному учреждению дает возможность развиваться и быть на высоком уровне. Потому что опыт - опытом, но оборудование нужно иметь современное.

– Москвичи у вас тоже лечатся?

– Конечно. 25 процентов пациентов у нас москвичи.

– Они обращаются к вам по направлению от…

– К нам попасть не сложно. Все, кто к нам обращается, так или иначе получают какой-то ответ. Если можем помочь, то мы готовы.

У нас большое научное консультативное отделение для пациентов со всех регионов, в том числе из Москвы. В месяц проводим примерно 10000 консультаций.

– Они платные или бесплатные? Какое соотношение платных и бесплатных услуг?

– В целом у нас 9 процентов платных услуг. Это люди из стран СНГ. А за россиян оплачивают по бюджетным вариантам обязательного медицинского страхования и высокотехнологичная медицинская помощь.

– То есть даже без направления приходит человек в ваш консультационный центр и не оплачивает консультацию?

– Чтобы самому не оплачивать, он должен взять направление по форме 057, которое мы приложим к отчету для страховых компаний, и они нам оплатят эту консультацию. Насколько я понимаю, это направление не составляет труда получить в поликлинике.

– Увы, московские врачи отсылают, например, из травмпункта в Боткинскую. А там после падения и с острой болью в шейном отделе позвоночника даже МРТ не делают. Невролог, прием у которого 5-10 минут, ставит устный диагноз: «упав Вы растрясли свой остеохондроз» и отсылает на консультацию к физиотерапевту.

– У Московского департамента здравоохранения свои законы, а Федеральные учреждения вынуждены работать в этой системе. Но мы принимаем и москвичей, и не москвичей.

Количество платных услуг у нас стабильно за последние три года не превышает 9-10 процентов. А раньше доходило даже до 25 процентов.

– Что нового применяете сегодня в хирургии?

– Один из прогрессивно развивающихся методов - эндоваскулярная нейрохирургия, которая позволяет использовать малоинвазивные манипуляции на сосудах спинного и головного мозга позволяют людям без больших трепанаций избавиться от ряда достаточно серьезных сосудистых заболеваний, которые могут угрожать им и инвалидностью и летальным исходом. Это высокотехнологичная помощь оплачивается государством.

Используем и аддитивные технологии. С помощью компьютерной графики прогнозируется удаление частей различных костных структур: основания черепа либо позвоночного столба. А затем с помощью аддитивных технологий из пластических материалов создаются протезы взамен удаленной костной структуры. Все это моделируется на компьютере.

– Протез такой?

– Да, протез, который подбирается и изготавливается индивидуально для каждого случая, для каждого конкретного пациента.

– Вы даете консультации в режиме телемедицины?

– Конечно, уже провели больше 1000 таких консультаций. Есть определенный план, который задает и финансирует Минздрав. Заявки и тематика разные – спинальная хирургия, сосудистая нейрохирургия, опухоль, детские проблемы.

– Вы тоже оперируете?

– Выполняю в год порядка 450 операций, 2-3 операции в день.

– Covid повлиял на работу вашего учреждения?

– Да. Особенно если у нашего пациента из другого региона появляются признаки заражения Covid, так как нам очень трудно его куда-то перевести в профильное медучреждение.

Департамент Здравоохранения Москвы идет нам на встречу, но оформить это документально достаточно сложно. Хотя, безусловно, у нас ПЦР-тестирование обязательное. Все больные его проходят перед госпитализацией.

Оно у нас очень качественное, сертифицированное Роспотребнадзором. Обязательно тестируем и всех наших контактных сотрудников.

– Не вакцинированных принимаете?

– Не имеем права не принимать. Нет такого закона.

– К вам попадают пациенты с послековидными последствиями?

– Скорее пациенты с непонятными неврологическими изменениями на фоне изменения мозговой ткани головного и спинного мозга не хирургического плана. Они к нам попадают для дифференциального диагноза. Им хирургическое вмешательство не требуется, но изменения вещества мозга нарастают. Такие случаи после Covid участились. Как правило, мы их отправляем к неврологам, иммунологам или к аллергологам. Увы, пока природа этих изменений не ясна.

– Вы знакомы с Михаилом Альбертовичем?

– Да, знаком.

– Можете припомнить что ни будь, что характеризовало бы его, как личность?

– Он очень организованный человек и не принимает не обдуманных решений. Перед решением какого-либо вопроса он предварительно собирает по нему полную информацию.

Вот у нас много лет без дела простаивает один из корпусов – пятиэтажное здание на 4000 метров. Только когда мы разложили в подробностях перед Михаилом Альбертовичем все перспективы реконструкции, каким пациентам и какая медицинская помощь будет оказываться, какой от этого будет эффект для здравоохранения по нейрохирургии, по каким государственным каналам возможно финансирование строительных работ, он поддержал идею, и процесс запустился.

– Спасибо.